Когда они разместились в комфортабельных кожаных креслах, стюард подал закуски и шампанское.

– Не ожидал столь изысканного приема, – признался Йерли. – Вы всегда расстилаете красный ковер даже рядовым гостям?

– Распоряжение мистера Массарда, – улыбнулся Веренн. – Ему ненавистна американская манера предлагать безалкогольные напитки, пиво и орешки. Он считает, что мы, как французы, должны придерживаться французской культуры, демонстрируя безупречный вкус независимо от статуса наших гостей.

Йерли поднял бокал с шампанским:

– За Ива Массарда, и да не оскудеет вовеки его щедрая рука.

– За нашего босса, – подхватил Веренн. – Да не устанет он изливать свою щедрость на того, кто этого заслуживает.

Йерли опустошил бокал и подозвал стюарда, чтобы тот вновь наполнил его.

– Какова реакция международных организаций по охране окружающей среды на вашу деятельность в Форт-Форо?

– Неоднозначная. Они аплодируют нашему проекту уничтожения отходов посредством солнечной энергии, но в то же время до смерти боятся, что какие-то токсичные вещества останутся после сжигания и отравят воздух пустыни.

Йерли посмотрел на пузырьки в своем бокале:

– Вы уверены, что тайна Форт-Форо находится в безопасности? Что, если до европейских и американских правительств дойдет слух о том, что там творится на самом деле?

Веренн непринужденно рассмеялся:

– Вы шутите? Большинство правительств развитых стран только рады тому, что можно избавляться от своих вредных помоек без публичного оповещения. В частности, административные чиновники и руководители, ответственные за ядерные и химические производства во всем мире, не устают благословлять нас.

– Так они в курсе? – удивленно подняв брови, спросил Йерли.

Веренн посмотрел на него с улыбкой:

– А как вы думаете, из кого состоит клиентура мсье Массарда?

41

Оставив грузовик, Питт и Джордино шли и в дневную жару, и в ночной холод, стремясь уйти как можно дальше, пока они еще чувствовали себя сравнительно свежими. Когда друзья наконец остановились на отдых, занималась заря. Зарывшись в песок, они таким образом и прятались от палящего солнца, и уменьшали потерю жидкости в организме. Мягкое давление песка расслабляло также уставшие мускулы.

За первый переход они преодолели сорок восемь километров (тридцать миль). На самом деле они прошли больше, учитывая петляния между дюнами. На второй ночной переход они встали перед самым закатом, чтобы Питт еще до появления звезд смог определить направление движения. К восходу следующего утра Транссахарская магистраль стала на сорок два километра ближе. Прежде чем закопаться под ежедневное песчаное одеяло, они выпили последние капли воды. С этого момента и до того, пока они не найдут новый источник, их тела начнут иссыхать и умирать.

Во время третьего ночного перехода им пришлось одолеть барьер из дюн, тянущихся без конца налево и направо. Дюны, несмотря на всю их опасность, были красивы. Их изящная, плавная форма была образована хрупкой рябью, которую безостановочно тревожил ветер. Питт быстро понял их тайну. Отлого поднимаясь, дюны с другой стороны имели резкий обрыв. И надо было идти, приобретя необходимый опыт, шагая по их острым гребням, чтобы не соскальзывать и не погружаться в мягкий, податливый песок. Сели же и это становилось трудным, они обходили дюны по ложбинам, где песок под ногами был тверже.

На четвертый день дюны становились все ниже и, наконец, совсем пропали, перейдя в широкую песчаную равнину, безотрадную и безводную. В течение самого жаркого времени дня солнечные лучи безжалостно лупили по этому иссушенному пространству, как молот кузнеца на раскаленному докрасна железу. Обрадованные тем, что идти приходится по ровной поверхности, друзья все же столкнулись в движении с трудностями. Два вида складок покрывали эту песчаную поверхность. Первые были мелкими гребешками, не представляющими проблемы. Но другие гребни, побольше, разбросанные друг от друга приблизительно на длину шага, очень утомляли. Ходьба по ним мало чем отличалась от ходьбы по шпалам железной дороги.

Продолжительность переходов становилась все короче, а остановки на отдых случались все чаще. Они брели, опустив головы, молча. Разговоры только сушили рты. Они были пленниками песка, заключенными в клетку, не ограниченную в размерах. Не было практически никаких ориентиров, за исключением нескольких скалистых пиков, невысоких и напоминающих Питту позвонки ископаемого монстра. Это была земля, где каждый километр был похож на предыдущий, и время, казалось, остановилось.

Через двадцать километров равнина уперлась в подножие плато. Перед самым восходом друзья провели между собой голосование и решили сначала взобраться наверх по крутому склону и только потом расположиться на дневной отдых. Четыре часа спустя, когда они, шатаясь, достигли наконец верхней кромки скал, солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом. Это усилие отняло у них последние оставшиеся силы. Сердца бешено колотились после напряженного, изнурительного подъема, мускулы ног разрывались от боли, легкие раздувались кузнечными мехами, требуя воздуха.

Питт настолько вымотался, что боялся сесть, из опасения, что он уже ни за что не встанет. Он еле стоял, покачиваясь на выступе и осматриваясь вокруг, словно капитан на мостике корабля. Если равнина внизу была бесплодной и невыразительной пустошью, то это плато казалось выжженным солнцем гротескным кошмаром. Море перепутанных, изломанных завалов из опаленных зноем красных и черных камней, перемежающихся похожими на обелиски ржавыми выходами железной руды, простиралось далеко на восток, преграждая им путь. Все это нагромождение походило на руины города, уничтоженного столетия назад ядерным взрывом.

– А это еще что за уголок преисподней? – раздраженно спросил Джордино.

Питт вытащил карту Фэйруэзера, уже изрядно помятую, и разгладил ее, развернув на коленях.

– На карте плато указано, но названия нет.

– Ну, тогда желаю, чтобы с этого момента оно называлось плато Джордино.

Потрескавшиеся губы Питта скривились в иронической улыбке:

– Если хочешь зарегистрировать объект на какое-нибудь имя, то всего-то и нужно – обратиться в Международный геологический институт.

Джордино рухнул на каменистую почву и безучастно осмотрелся по сторонам.

– Сколько мы уже протопали?

– Около ста двадцати километров.

– Значит, до Транссахарской магистрали еще шестьдесят?

– Если только это расстояние не увеличится вследствие подтверждения закона Питта.

– Что за закон такой? – насторожился итальянец.

– Тот, кто пользуется картой другого человека, рискует заметно промахнуться при подсчете пройденного пути.

– Хочешь сказать, что мы где-то неправильно повернули?

Питт покачал головой:

– Нет, просто мы не можем все время идти по прямой.

– Так сколько, говоришь, лишку сулит нам твой паршивый закон?

– Я думаю, километров двадцать как минимум.

Джордино посмотрел на Питта запавшими глазами, покрасневшими от усталости, и с трудом выговорил воспаленными, опухшими губами:

– Иначе говоря, нам остается где-то пятьдесят миль. Да ведь мы уже семьдесят прошли без капли воды!

– А такое ощущение, что больше тысячи, – сипло произнес Питт.

– Ну хорошо, – пробормотал Джордино. – Должен сказать, что положительный исход представляется мне сомнительным. Я лично не верю, что смогу протянуть так долго.

Питт оторвался от карты и в упор посмотрел на напарника.

– Вот уж не думал, что услышу такое от тебя.

– До этого я никогда не подвергался таким страшным мукам. Раньше мне тоже случалось сутками обходиться без воды, но только здесь я понял истинный смысл избитой фразы: жажда сводит с ума.

– Еще две ночи – и мы будем танцевать на дороге.

Джордино медленно покачал головой:

– Это желаемое. У нас не хватит жизненных сил на еще пятьдесят миль без воды в такую жару и с такой дегидрацией.